Папа все никак меня не хватится. Лучше бы ему поторопиться, потому что у меня свело левую ногу и нужно подвигаться, чтобы не заработать гангрену или чего похуже. Я неуклюже сажусь на корточки, стягиваю с верхней полки свитер и стелю его на ботинки и туфли, чтобы было куда вытянуть ноги. Дверь шкафа, скрипнув, чуть приоткрывается. От неожиданности звук кажется оглушительным. Потом все стихает.
— Дочь? — Дверь спальни отворяется, и на цыпочках входит папа. — Мама приехала. Ты разве не слышала, как я тебя звал?
Сквозь щелку в двери шкафа я вижу, как изумляется папа, обнаружив, что бугорок на моей кровати — всего лишь одеяло. Приподняв краешек, папа заглядывает под одеяло, словно с тех пор, как мы виделись за завтраком, я усохла до лилипутки.
— Черт! — восклицает он и проводит рукой по лицу, словно не может понять, что произошло, потом подходит к окну и выглядывает в сад. На подоконнике рядом с папой стоит зеленое стеклянное яблоко. Мне его подарили, когда я была подружкой невесты на свадьбе двоюродной сестры. Мне тогда было двенадцать лет, и я только-только узнала свой диагноз. Помню, гости уверяли меня, будто со своей лысой головой, обвязанной платком с цветочным узором, я выгляжу прекрасно, — притом что остальные девушки вплели в волосы живые цветы.
Папа берет с подоконника яблоко и разглядывает его на свет. Внутри виднеются кремовые и коричневые завитки, похожие на сердцевинку настоящего яблока — эфемерные зернышки, занесенные стеклодувом. Папа медленно вертит яблоко в руке. Я частенько смотрела на мир сквозь это зеленое стекло: он кажется крошечным и тихим.
Мне не нравится, что папа без спросу берет мои вещи. Лучше бы он занялся братом, который что-то кричит про антенну, прикрепленную к телевизору. Или спустился и признался маме: он попросил ее приехать только потому, что хочет, чтобы она вернулась. Муштровать и наказывать не в ее правилах, так что вряд ли папе нужен ее совет. Он ставит яблоко на подоконник, подходит к книжному шкафу и проводит пальцем по корешкам книг, как по клавишам пианино, словно ожидая услышать мелодию. Запрокинув голову, папа разглядывает стойку с дисками, вынимает один, читает надписи на обложке и ставит на место.
— Пап! — кричит снизу брат. — Изображение расплывается, и мама ничего не может сделать!
Папа вздыхает, идет к двери, но по пути, не удержавшись, поправляет одеяло. Останавливается и изучает надписи на стене — все, о чем я буду скучать, о чем мечтаю. Папа качает головой, наклоняется, поднимает с пола футболку, складывает и оставляет на подушке. Тут он замечает, что ящик тумбочки чуть-чуть приоткрыт. Брат все ближе.
— Я пропущу передачу!
— Брат, иди вниз, я сейчас вернусь.
Но папа не трогается с места. Он сидит на краешке моей кровати и одним пальцем выдвигает ящик. Внутри — мой многостраничный список. Мысли о том, что я успела попробовать — ага, секс, наркотики, правонарушения, — и планы на будущее. Папа с ума сойдет, если прочитает пункт пять — что я задумала сделать сегодня. Слышен шелест бумаги, щелчок резинки. Очень громкий. Я рывком сажусь, чтобы выпрыгнуть из шкафа и повалить папу на пол, но меня выручает брат: он открывает дверь спальни. Папа запихивает бумаги обратно в тумбочку и захлопывает ящик.
— Могу я побыть один? — возмущается он. — Хотя бы пять минут?
— Ты рылся в вещах сестры?
— Твое какое дело?
— Я ей все расскажу!
— Ради бога, отвяжись! — Папа с топотом спускается по ступенькам. Брат идет за ним.
Я выползаю из шкафа и растираю затекшие ноги; кровь еле движется в колене, и я не чувствую ступни. Я ковыляю к кровати, плюхаюсь на одеяло, и тут заходит брат.
Он удивленно смотрит на меня:
— Папа сказал, тебя здесь нет.
— Меня здесь нет.
— Нет, ты здесь!
— Говори тише. Где он?
Брат пожимает плечами:
— С мамой на кухне. Ненавижу его. Он обозвал меня засранцем, а потом выругался матом.
— Они говорят обо мне?
— Ага. И не дают мне посмотреть телек!
Мы крадемся вниз по лестнице и выглядываем из-за перил. Папа восседает на табурете посреди кухни. Он неуклюже роется в карманах брюк-ищет зажигалку и сигареты. Мама стоит, прислонившись спиной к холодильнику, и наблюдает за папой.
— Ты снова начал курить? — спрашивает она. На маме джинсы; волосы собраны на затылке, и отдельные пряди свисают на лицо. Мама протягивает отцу блюдце и в эту минуту выглядит очень молодо и привлекательно.
Папа закуривает и выдыхает дым.
— Извини. Ты, наверно, думаешь, что я вызвал тебя сюда под надуманным предлогом. — Папа смущается; кажется, он не знает, что сказать. — Просто мне казалось, что у тебя получилось ее вразумить.
— Как ты думаешь, куда она отправилась на этот раз?
— Насколько я ее знаю, наверно, она уже едет в аэропорт!
Мама хихикает, и почему-то кажется, что она все воспринимает живее, чем папа. Он угрюмо ухмыляется ей с табурета, проводит рукой по волосам:
— Я устал как собака.
— Я вижу.
— Правила все время меняются. То она никого к себе не подпускает, то просит, чтобы ее часами обнимали. Иногда целыми днями не выходит из дома, а потом неожиданно исчезает. А от этого ее списка у меня голова кругом.
— Ты же знаешь, — говорит мама, — единственное, чем здесь можно помочь, — это вылечить ее, но это невозможно.
Папа пристально смотрит на нее:
— Не знаю, сколько я еще выдержу в одиночку. Иногда утром у меня нет сил открыть глаза.
Брат толкает меня локтем.
— Хочешь, я в него плюну? — шепчет он.
— Давай. Прямо в чашку.
Брат набирает слюны и харкает. Но плевок получается никудышный. Он едва долетает до двери; почти вся слюна попадает брат на подбородок и на ковер в коридоре.
Я закатываю глаза и знаком показываю, чтобы он шел за мной. Мы поднимаемся ко мне в комнату.
— Сядь на пол у двери, — приказываю я, — закрой лицо руками и никого не впускай.
— Ты что собираешься делать?
— Одеться.
— А потом?
Я снимаю пижаму, натягиваю свои лучшие трусики и проскальзываю в шелковое платье, которое купила, когда мы с братом шли по магазинам. Я растираю ступню, которую прокалывают сотни иголок, и надеваю туфли с ремешком.
— Хочешь, покажу Дракона? — предлагает брат. — Только пойдем ко мне, потом что он защищает город и, если я его заберу, все погибнут.
Я снимаю со спинки стула пальто:
— Вообще-то я немного тороплюсь.
Брат глядит на меня сквозь пальцы:
— Это твое платье для приключений!
— Ага.
Брат поднимается на ноги, загородив дверь:
— Можно с тобой?
— Нет.
— Ну пожалуйста. Мне здесь так надоело.
— Нет.
Телефон я оставляю дома, потому что по нему можно вычислить, где я нахожусь. Бумаги из ящика засовываю в карман пальто. Потом где-нибудь выброшу в урну. Видишь, папа, как предметы исчезают у тебя из-под носа? Перед тем, как отправить брата вниз, я от него откупаюсь. Он прекрасно понимает, столько всяких штук для фокусов можно купить на десятку, и знает: если он хоть пикнет о том, что я была здесь, я вычеркну его из завещания.
Я жду, пока брат не спустился на кухню, и, услышав, что он там, медленно следую за ним. На площадке между этажами я замираю, чтобы перевести дух, и оглядываю лужайку перед домом, провожу пальцем по стене, вокруг стойки перил, улыбаюсь фотографиям наверху.
На кухне брат садится на корточки перед родителями и пристально смотрит на них.
— Ты что-то хотел? — интересуется папа.
— Я хочу послушать.
— Извини, это взрослый разговор.
— Тогда я хочу поесть.
— Ты только что умял полпачки печенья.
— У меня есть жвачка, — вмешивается мама. — Хочешь? — Отыскав в кармане кофты жвачку, мама протягивает ее сыну.
Брат запихивает резинку в рот, сосредоточенно жует, а потом спрашивает:
— А когда сестра умрет, мы поедем отдыхать?
Папа сверлит его сердитым и вместе с тем растерянным взглядом:
— Разве можно говорить такие гадости!
— Я даже не помню, как мы ездили отдыхать. Я всего разик летал на самолете, и это было так давно, что будто и не было.
— Хватит! — перебивает его папа и хочет встать, но мама его останавливает.
— Успокойся, — говорит она и оборачивается к брату. — Сестра так давно болеет, что, наверно, тебе бывает ужасно одиноко.
Брат ухмыляется:
— Ага. Иногда утром у меня нет сил открыть глаза.
Комментариев нет:
Отправить комментарий