— Надо же, ты встала! — восклицает папа, замечает, что я надела мини-платье, и поджимает губы. — Дай-ка я угадаю. Ты встречаешься с подругой?
— А что, нельзя?
Он пододвигает мне через стол витамины.
— Не забудь принять.
Обычно папа приносит мне их на подносе, но сегодня ему не придется возиться. Казалось бы, радоваться должен, но нет — сидит и следит, как я глотаю пилюлю за пилюлей.
Витамин Е помогает организму справиться с анемией.
Витамин А нейтрализует воздействие облучения на кишечник.
Вяз ржавый восстанавливает слизистую оболочку, которая выстилает внутренности.
Кремний укрепляет кости.
Калий, железо и медь стимулируют иммунную систему.
Алоэ вера полезно для здоровья в целом.
А чеснок — ну, папа где-то прочитал, что достоинства чеснока еще до конца не исследованы. Он называет его «витамин Икс». Все это я запиваю свежевыжатым апельсиновым соком с ложкой неочищенного меда. Ням-ням.
Улыбнувшись, я отодвигаю поднос. Папа ставит его в раковину.
— Мне казалось, вчера тебя тошнило и болели ноги, — говорит он, открывая кран и ополаскивая чашку.
— Сегодня все в порядке. Ничего не болит.
— Может, тебе лучше отлежаться?
Это скользкая тема, и я быстренько перевожу разговор, переключив внимание на брата, который ковыряется ложкой в куче размокших кукурузных хлопьев. Вид у него такой же мрачный, как у папы.
— Что с тобой? — спрашиваю я.
— Ничего.
— Сегодня суббота! Ты разве не рад?
Брат злобно смотрит на меня:
— Ты все забыла?
— Что забыла?
— Ты обещала на каникулах сводить меня по магазинам! Ты сказала, что возьмешь кредитку. — Он зажмуривается. — Я так и знал, что ты все забудешь!
— Успокойся! — предупреждает его папа суровым голосом, как всегда, когда брат начинает капризничать.
— Брат, я все помню, но я же не обещала, что мы пойдем сегодня.
Он бросает на меня свирепый взгляд:
— А я хочу сегодня!
Значит, делать нечего: таковы правила. Второй номер из моего списка прост. Один единственный день я должна со всем соглашаться. Что бы это ни было и кто бы ни попросил.
Когда мы выходим из калитки, я заглядываю в светящееся надеждой лицо брата, и меня внезапно пробивает страх.
— Я напишу подруге и скажу, что мы идем, — говорю я ему.
Он сообщает, что не может ее терпеть и это плохо, потому что она мне нужна. Ее напор. То, что при ней всегда происходит что-то интересное.
— Я хочу на детскую площадку, — заявляет брат.
— Ты ведь уже большой мальчик.
— Ну и что? Там весело.
Я часто забываю, что брат еще ребенок, что он по-прежнему любит качели с каруселями и все такое. Ладно, в этом нет ничего дурного, и подруга пишет в ответ, что все в порядке, она все равно опоздает, так что встретимся в парке.
Я сажусь на скамейку и смотрю, как брат лазит по паутине из канатов. Наверху его еле видно.
— Я хочу выше! — вопит он. — Можно я залезу наверх?
— Давай, — кричу я в ответ, потому что поклялась себе со всем соглашаться и таковы правила.
— Я вижу самолетики изнутри! — орет брат. — Лезь сюда!
В мини-платье карабкаться трудновато. Паутина качается, туфли приходится сбросить. Брат надо мной хохочет.
— Наверх! — командует он.
Черт, это и правда высоко, а внизу канаты трясет какой-то пацан с мордой шире автобуса. Я подтягиваюсь, не обращая внимания на боль в руках. Я тоже хочу увидеть самолетики изнутри. Я хочу смотреть на ветер и ловить руками птиц.
Наконец я наверху. Мне видно крышу церкви, верхушки деревьев в парке и каштаны, которые вот-вот полопаются. Воздух чист, и облака проплывают близко, как будто я на какой-нибудь высокой горе. Я гляжу вниз: люди, задрав головы, смотрят на нас.
— Высоко, правда? — говорит брат.
— Да.
— Теперь пошли на качели?
— Да.
Я согласна на все, что бы ты ни предложил, брат, но сперва мне хочется почувствовать, как в лицо дует ветер. Я хочу увидеть траекторию, по которой Земля медленно вращается вокруг Солнца.
— Я же говорил, тут весело. — брат сияет от радости. — Давай покатаемся на всем!
У качелей очередь, и мы идем качаться на доске. Я по-прежнему тяжелее брата, я все еще его старшая сестра. Я с силой отталкиваюсь ногами от земли, так что братишка подлетает высоко и визжит от смеха, жестко приземлившись на задницу. У него будут синяки, но ему все равно. Соглашайся, просто соглашайся.
Мы облазим всю площадку, с трудом протискиваемся в домик наверху лесенки в песочнице. Залезаем на мотоцикл на огромной пружине. Когда я взбираюсь на него, мотоцикл сильно заваливает набок, и я обдираю колено о землю. Мы изображаем гимнастов на деревянном бревне, проходим по азбуке-змейке, прыгаем в классики, карабкаемся по лестницам. Потом возвращаемся на качели, я быстренько сажаю брата на свободные, и все мамаши, вытирающие носовыми платками пухлые щеки своих малышей, дружно на меня шипят. Мое платье задирается, обнажая бедра. Я смеюсь, откидываюсь назад и раскачиваюсь сильнее. Быть может, если я раскачаюсь высоко-высоко, мир станет иным.
Я не заметила, как подошла подруга. Когда брат показывает мне на нее, она наблюдает за нами, прислонившись к воротам площадки. Наверно, она стоит там целую вечность. На ней топик и юбка, едва прикрывающая задницу.
— Доброе утро, — здоровается она, когда мы подходим ближе. — Я смотрю, вы начали без меня.
Я заливаюсь румянцем:
— Брат попросил, чтобы мы покачались на качелях.
— И ты конечно, согласилась.
— Да.
Подруга задумчиво смотрит на брата.
— Мы идем на рынок, — сообщает она. — Купим кое-что, поболтаем о своем, о девичьем, тебе с нами будет скучно.
Он поднимаем испачканное грязью лицо и сердито глядит на нее:
— Я хочу в магазин для фокусников.
— Вот и хорошо. Иди. Пока-пока.
— Он поедет с нами, — сообщаю я подруге. — Я ему обещала.
Она вздыхает и отходит. Мы с братом следуем за ней.
В школе только она не испугалась моей болезни. Она и до сих пор единственная из всех, кого я знаю, ходит по городу с таким видом, будто на улице не могут ограбить, пырнуть ножом, будто автобусы никогда не выезжают на тротуар и никто ничем не болеет. Когда я с ней, мне кажется, что врачи напутали, умираю не я, а кто-то другой и все это лишь недоразумение.
— Давайте быстрее, — бросает она через плечо. — Шевели ногами!
Платье слишком коротко. Стоит мне вздрогнуть или нагнуться, как оно задирается. Машина гудит. Несколько парней пристально таращатся на мою грудь и задницу.
— Почему ты ее слушаешь? — спрашивает брат.
— Просто слушаюсь и все.
Подруга сияет. Она ждет, пока мы ее нагоним, и берет меня под руку.
— Я тебя прощаю, — заявляет она.
— За что?
Она с заговорщицким видом наклоняется ко мне:
— За то, что ты прожужжала мне все уши про свой облом с сексом.
— Не было такого!
— Было, было. Ладно, я не сержусь.
— Больше двух говорят вслух! — вмешивается брат.
Подруга подталкивает его вперед и притягивает меня ближе.
— Итак, — начинает она, — как далеко ты готова зайти? Если я скажу, ты сделаешь татуировку?
— Да.
— Попробуешь наркотики?
— С удовольствием.
— Признаешься вон тому дядьке в любви?
Она указывает на лысого прохожего старше моего папы. Мужчина вышел из газетного киоска, сорвал целлофан с пачки сигарет и бросил его на землю.
— Да.
— Вперед.
Мужчина выбивает из пачки сигарету, прикуривает и выдыхает дым. Я подхожу к нему; он с улыбкой поворачивается — наверно, думает, что это кто-то знакомый.
— Я вас люблю, — произношу я.
Он хмурится, потом замечает хихикающую подругу.
— Проваливай, — рычит он. — Идиотка.
Умора. Мы с подругой вцепляемся друг в друга и хохочем до слез. Брат строит раздраженную гримасу.
— Пошли уже, — говорит он.
На рынке кипит жизнь.
Люди толкаются, как будто случилось что-то из ряда вон выходящее; все куда-то спешат.
Мимо меня протискиваются толстые старухи с корзинами для покупок.
Родители с колясками перегораживают проход.
Смеркается; я стою посреди толчеи, словно во сне, и мне кажется, что я не двигаюсь, ноги мои как из свинца и прилипают к земле.
Мимо с отсутствующий видом шагают парни в свитерах с поднятыми капюшонами.
Бродят девчонки, вместе с которыми я когда-то училась.
Я сто лет не была в школе.
В воздухе висит запах хот-догов, бургеров и лука.
Чего тут только нет: подвешенные за ноги вареные куры, лотки с рыбой и требухой.
Куски свиных туш с торчащими ребрами.
Ткани, шерсть, кружева и занавески.
В ларьке с игрушками тявкают и кувыркаются собачки, заводные солдатики бьют в тарелки.
Продавец улыбается мне и показывает на огромную пластмассовую куклу, молча сидящую в целлофановой упаковке:
— Всего десятка.
Я отворачиваюсь, сделав вид, что не слышу.
Подруга сверлит меня взглядом.
— Ты же вроде должна на все соглашаться. В следующий раз купишь, что бы тебе ни предлагали. Договорились?
— Да.
— Вот и хорошо. Я сейчас вернусь.
И она скрывается в толпе.
Мне жаль, что она ушла. Она мне нужна. Если она не вернется, мне нечего будет вспомнить об этом дне, кроме прогулки по детской площадки и восхищенного свиста вслед по дороге на рынок.
— Как ты себя чувствуешь? — интересуется брат.
— Нормально.
— По тебе не скажешь.
— Я в порядке.
— Мне скучно.
А вот это уже опасно, потому что, если брату захочет вернуться домой, мне придется согласиться.
— Подруга сейчас вернется. Мы прокатимся по городу на автобусе. Сходим в магазин для фокусников.
Он пожимает плечами и засовывает руки в карманы:
— Она не захочет.
— Посмотри пока игрушки.
— Там одна фигня.
Неужели? В детстве папа приводил меня сюда, и я рассматривала игрушки. Они казались мне волшебными. Подруга возвращается не в духе.
— Он лживый ублюдок, — выпаливает она.
— Кто-кто?
— Он говорил, что сегодня работает, но его нет на месте.
— Тот парень? И когда он это тебе сказал?
Подруга смотрит на меня как на полную идиотку и отходит. Она направляется к продавцу фруктового ларька и наклоняется над коробками с бананами, чтобы с ним поболтать. Он пялится на ее грудь.
Ко мне подходит какая-то женщина. В руках у нее несколько пакетов. Она смотрит на меня в упор, и я не отвожу взгляда.
— Десять свиных отбивных, три пачки копченого бекона и вареная курица, — шепчет она. — Будете брать?
— Да.
Она передает мне пакет и, пока я достаю деньги, запускает палец в свой шелушащийся нос. Я протягиваю ей 5-значную купюру; порывшись в кармане, она дает мне 2 купюры сдачи.
— Почти даром, — говорит она.
Когда она отходит, Брат встревоженно смотрит на меня.
— Зачем ты это купила?
— Заткнись, — обрываю я, потому что нигде в правилах не сказано, что я должна радоваться всему, на что соглашаюсь. У меня осталось мало денег, и я прикидываю, можно ли изменить правила и соглашаться только на то, что бесплатно. Из пакета мне на ноги капает кровь. Я раздумываю, нужно ли оставлять себе все, что купила.
Возвращается подруга, замечает пакет и забирает его у меня:
— Что там такое? — Она заглядывает внутрь. — Похоже на куски дохлой псины! — Она выбрасывает пакет в урну и с улыбкой поворачивается ко мне: — Я нашла своего парня. Он оказался на месте. И его друг с ним. Пошли.
Мы пробираемся сквозь толпу, и подруга, не глядя на меня, признается, что после того вечера, как мы приехали к ним домой, она несколько раз встречалась со своим парнем.
— Так почему же ты раньше молчала?
— Ты целый месяц не объявлялась! К тому же я думала, что ты рассердишься.
Так непривычно увидеть ребят при свете дня в ларьке с фонариками, тостерами, часами и чайниками. Оба кажутся старше, чем я запомнила.
Подруга заходит за прилавок поболтать со своим парнем. Мой кивает мне.
— Как дела? — спрашивает он.
— Нормально.
— Пришла за покупками?
Сейчас он выглядит иначе — потный, немного смущенный. Сзади подходит какая-то женщина, и нам с братом приходится посторониться, чтобы пропустить ее к прилавку. Женщина покупает 4 батарейки. Парень кладет их в пакетик и берет деньги. Женщина уходит.
— Тебе нужны батарейки? — спрашивает он, не глядя на меня. — Бесплатно.
Он так это говорит, будто делает мне огромное одолжение, будто ему меня жаль и хочется показать, что он хороший парень; тут я понимаю, что он все знает. Подруга проболталась. В его взгляде я читаю жалость и сознание вины. Он переспал с умирающей девицей и теперь боится. Вдруг я заразна? Моя болезнь тронула его за плечо. А что, если она затаилась и ждет, чтобы его сразить?
— Так что, нужны? — Он берет с прилавка упаковку батареек и показывает мне.
— Да, — выдавливаю я, стараясь скрыть досаду, беру его дурацкие батарейки и прячу в сумку.
Брат пихает меня локтем в бок:
— Ну, пошли, что ли?
— Да.
Подруга обнимает своего парня за талию.
— Нет! — протестует она. — Мы едем к ним. Через полчаса у них перерыв на обед.
— Мы с братом идем гулять по городу.
Она с улыбкой подходит ко мне. Она выглядит очень сексуально, наверно, Парень ее тискал.
— Ты же вроде собиралась со всем соглашаться?
— Брат первый попросил.
Она хмурится:
— У парней кое-что есть. Я обо всем договорилась. Хочешь, возьми с собой брата. Мы придумаем, чем его занять, — может, у них найдется игровая приставка.
— Ты рассказала моему.
— Что?
— Про меня.
— Нет.
Она краснеет, бросает окурок на землю и затаптывает, лишь бы не смотреть на меня. Могу представить, как это случилось. Она приехала к парням, они забили на троих косяк, подруга дунула первой, глубоко затянулась, а они на нее смотрели. Потом спросила:
— Помните мою подругу?
И все им рассказала. Может, даже расплакалась. И ее парень наверняка ее обнял. А мой схватил косяк и затянулся глубоко-глубоко, чтобы ни о чем не думать.
Я беру брата за руку и увожу. Прочь от подруги, прочь от рынка. Я тащу его за собой по ступенькам за ларьками, по дорожке вдоль канала.
— Куда мы идем? — хнычет он.
— Заткнись.
— Я боюсь.
Я смериваю его взглядом. Мне наплевать.
— Тебе понравится, — поясняю я ему, — мы поедим мороженого, выпьем горячего шоколада и напиток.
— Тебе нельзя сахар. Я все папе расскажу.
Я крепче сжимаю ему руку. На дорожке к кафе стоит мужчина в пижаме и смотрит на воду. Во рту у него тлеет сигарета.
— Я хочу домой, — ноет брат.
Но мне не терпится показать ему снующих по дорожке крыс, яркие листья, облетающие с деревьев, то, как люди чураются трудностей, и объяснить, что этот мужчина в пижаме честнее и проще торопливо семенящей вслед за нами подруги с ее большим ртом и дурацкими локонами.
— Иди отсюда, — не оборачиваюсь, бросаю я ей.
Она хватает меня за руку:
— Почему ты вечно делаешь из мухи слона?
Я отпихиваю ее:
— Не знаю. А ты как думаешь?
— Это же никакой не секрет! Уйма людей знает, что ты больна. Ему все равно, но теперь он считает, что у тебя крыша поехала.
— Так и есть.
Прищурившись, она смеривает меня взглядом:
— Знаешь, я думаю, тебе нравится, что ты больна.
— Ты уверена?
— Ты не можешь быть как все.
— Ты права, так оно и есть. Какая ты умная! Хочешь, поменяемся?
— Мы все умрем, — произносит подруга так, словно это только что пришло ей в голову и она ничего не имеет против такой перспективы.
Брат тянет меня за рукав.
— Смотри, — показывает он.
Мужчина в пижаме пошел в воду. Он плещется на мелководье и хлопает руками по воде. Купальщик равнодушно смотрит на нас и улыбается, сверкая золотыми зубами. У меня по спине пробегает холодок.
— Эй, красавицы, не хотите окунуться? — кричит он с каким-то акцентом.
— Давай залезай, — подначивает подруга. — Чего же ты?
— Ты мне приказываешь?
— Да, — отвечает она со злобной усмешкой.
Я оглядываю столики у кафе. Люди смотрят в нашу сторону. Они думают, что я наркоманка, ненормальная, что по мне психбольница плачет. Я заправляю платье в трусы.
— Что ты делаешь? — шипит брат. — На тебя все смотрят!
— А ты притворись, что ты не со мной.
— Я так и сделаю!
Я снимаю туфли; брат упрямо садится на траву.
Большим пальцем ноги я пробую воду. Она такая холодная, что нога тут же коченеет.
Подруга трогает меня за руку:
— Эй, не надо. Я пошутила. Не глупи.
Она что, вообще ничего не понимает?
Я захожу в воду выше колен; от меня с кряканьем шарахаются утки. В канале неглубоко, вода мутная. Наверно, на дне полно всякого мусора. В этой воде плавают крысы. Люди швыряют в канал консервные банки, тележки для покупок, шприцы и дохлых собак. Жидкая грязь хлюпает под ногами.
Золотозубый машет рукой, смеется и бредет ко мне, хлопая себя по бокам.
— Молодец! — говорит он.
Между его синих губ блестят золотые зубы. На голове глубокая рана, и по лбу на глаза сочится кровь. От этого я коченею еще больше.
Из кафе выходит мужчина и кричит, махая посудным полотенцем:
— Эй, вылезайте оттуда!
На нем фартук; тряся животом, мужчина наклоняется, чтобы помочь мне выйти из воды.
— Вы в своем уме? — пыхтит толстяк. — В этой воде можно подцепить любую заразу. — Он поворачивается к подруге: — Она с вами?
— Извините нас, — просит она. — Я не смогла ее остановить. — она встряхивает волосами, чтобы он поверил, что она ни в чем не виновата. Терпеть этого не могу.
— Мы не вместе, — вмешиваюсь я. — Мы с ней вообще незнакомы.
Она затыкается; мужчина из кафе в растерянности поворачивается ко мне. Он протягивает мне полотенце, чтобы я вытерла ноги. Потом говорит, что я сошла с ума. Что вся молодежь — сплошные наркоманы. Он разоряется, а я смотрю вслед подруге, которая уходит прочь. Она становится все меньше, пока наконец не скрывается из виду. Мужчина из кафе спрашивает, где мои родители, знаю ли я дядьку с золотыми зубами — тот как раз вылезает на противоположный берег и над чем-то хрипло хохочет. Не переставая ворчать, мужчина из кафе усаживает меня за столик и приносит чашку чая. Я кладу себе три куска сахара и отхлебываю маленькими глотками. Все на меня таращатся. У брата смущенный и перепуганный вид.
— Что ты наделала? — шепчет он.
Мне так сильно будет его не хватать, что хочется сделать ему больно. А еще хочется отвезти его домой и передать папе, пока я не погубила нас обоих. Но дома скучно. Там легко со всем соглашаться, потому что папа никогда ни о чем меня не попросит.
Чай согревает желудок. Пасмурное небо яснеет и тут же снова хмурится. Даже погода не может решить, что ей делать, мечется и совершает ляп за ляпом.
— Пошли на автобус, — говорю я брату.
Я встаю и обуваюсь, держась за край стола. Посетители кафе делают вид, что не смотрят на меня, но я ощущаю их взгляды. И от этого чувствую себя живой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий