§3 Живи быстро, умри молодым, оставь симпатичный трупик!
Он опирается о кухонную раковину; я стою рядом с ним. Очень близко. Нарочно.
— Я хочу чаю.
Он пожимает плечами, чокается бутылкой о мою кружку и, запрокинув голову, пьет. Я вижу, как двигается его кадык, когда он глотает, и маленький бледный шрамик у подбородка — след какой-то давней травмы. Парень вытирает губы рукавом и замечает мой взгляд.
— Ты в порядке? — спрашивает он.
— Ага. А ты?
— Да.
— Вот и хорошо.
Он улыбается мне. У него приятная улыбка. И это здорово. Будь он урод, все было бы гораздо сложней.
Полчаса назад парень со своим приятелем, ухмыльнувшись друг другу, привели нас с подругой к себе домой. Эти ухмылки говорили, что ребята добились своего. Подруга им сказала, чтобы не радовались раньше времени, но мы зашли в дом, и ее друг помог ей снять пальто. Она смеялась его шуткам, брала косяки, которые он для нее скручивал, и в конце концов укурилась.
Мне было видно ее через дверь. Они включили музыку, какой-то мягкий джаз, выключили свет и танцевали, медленно и лениво кружась по ковру. В одной руке подруга держала косяк, вторую засунула сзади за пояс штанов своего друга. Он обнимал ее обеими руками, и казалось, будто они держатся друг за друга. Тут до меня доходит, что я пью чай на кухне, вместо того, чтобы осуществлять свой план, и понимаю, что пора браться за дело. В конце концов, я сама эту кашу заварила. Одним глотком я допиваю чай, ставлю кружку на сушилку и прижимаюсь к парню. Пальцы наших ног соприкасаются.
— Поцелуй меня, — прошу я, и, едва договорив, понимаю, до чего это смешно. Но он, похоже, ничего не замечает. Он ставит пиво и наклоняется ко мне. Мы целуемся очень нежно, едва прикасаясь губами, ловим дыхание друг друга. Я всегда знала, что буду целоваться хорошо. Все статьи в журналах прочитала — ну, те, в которых объясняют, как сделать, чтобы не мешал нос, и про избыток слюны, и куда девать руки. Хотя, конечно, я и представить не могла, что буду чувствовать на самом деле: его щетина слегка царапает мой подбородок, он проводит языком по моим губам, засовывает язык мне в рот. Мы целуемся долго и все теснее прижимаемся, наклоняясь друг к другу. Так классно быть с кем-то, кто ничего обо мне не знает. Мои руки смело лезут ему под футболку, поглаживают спину, поясницу. Какой же он крепкий и здоровый.
Я открываю глаза, чтобы посмотреть, нравится ли ему, что я делаю, но мой взгляд привлекают окно за его спиной и утопающее во тьме деревья. Черные веточки барабанят по стеклу, точно пальцы. Я зажмуриваюсь и прижимаюсь к парню. Я чувствую через платье, как сильно он меня хочет. Он издает еле слышный глухой стон.
— Пойдем наверх, — просит он.
Он подталкивает меня к двери, но я отстраняюсь, упершись рукой ему в грудь, и задумываюсь.
— Пойдем, — повторяет он. — Ты же хочешь, правда?
Я чувствую, как стучит его сердце под моими пальцами. Он улыбается мне. Я же хочу, верно? Разве я не за этим приехала?
— Ладно.
Он переплетает свои пальцы с моими; ладонь у него горячая. Он ведет меня через гостиную к лестнице. Подруга целуется с другом. Он прислонился спиной к стене, она просунула ногу меж его ног. Когда мы проходим мимо них, они, услышав наши шаги, оборачиваются. Вид у обоих встрепанный и возбужденный. Подруга показывает мне язык. Он блестит, как рыбка в норке. Отпустив руку, я иду к дивану за ее сумочкой. Я роюсь в сумке, спиной чувствуя их взгляды. Парень ждет, прислонившись к дверному косяку. Интересно, он сделал другу знак, что все о'кей? Мне не видно. Я никак не могу найти презервативы, даже не знаю, как они выглядят, в чем они — в пакетике или в пачке. В замешательстве решаю забрать сумку с собой. Если подруге понадобятся презервативы, она поднимется и возьмет их у меня.
— Пошли, — говорю я.
Я иду за парнем по лестнице, не сводя глаз с его бедер — для храбрости. Я испытываю какое-то новое, незнакомое чувство; немного подташнивает и кружится голова. Не думала, что, поднимаясь по лестнице вслед за парнем, я вспомню о больничных коридорах. Наверно, я просто устала. Я перебираю в уме, что нужно делать, когда тошнит, — подышать свежим воздухом: открыть окно иди, если есть силы, выйти на улицу. И постараться отвлечься — что-то сделать; что угодно, лишь бы не думать о тошноте. — Сюда, — произносит он. Спальня у него самая обычная — маленькая комнатка, где стоят письменный стол, компьютер, стул, односпальная кровать, а на полу валяются книги. На стенах висит несколько черно-белых постеров — в основном фотографии джазовых музыкантов.
Он смотрит, как я оглядываю его комнату.
— Хочешь, поставь сумку на пол, — предлагает он.
Он срывает с постели грязное белье и швыряет на пол, расправляет одеяло, садится и пригласительно хлопает ладонью по кровати рядом с собой.
Я не двигаюсь. Я не сяду на кровать, пока он не выключит свет.
— Зажги свечу, — прошу я.
Он открывает ящик, достает спички и встает, чтобы заже чь стоящую на столе свечу. Он выключает верхний свет и опускается на кровать. Вот сидит настоящий, живой парень, смотрит на меня, ждет меня. Теперь дело за мной, но я чувствую, как теснит у меня в груди, как бьется сердце. Чтобы он не подумал, будто я полная идиотка, наверно, нужно притвориться кем-то еще. Я решаю стать подругой и начинаю расстегивать пуговицы ее платья. Он следит, как я расстегиваю пуговицу за пуговицей. Облизывает губы. Три пуговицы. Он поднимается с кровати и просит:
— Дай я.
Его пальцы действуют проворно. Он уже явно занимался сексом. С другой девушкой, в другой вечер. Интересно, где она сейчас. Четыре пуговицы, пять, красно платье сползает с плеч на бедра и, нежно скользнув по ногам, падает на пол. Я отхожу в сторону и встаю перед ним в одном лифчике и трусиках.
— Что это? — он кивает на сморщенную кожу у меня на груди.
— Я болела.
— Чем?
Я закрываю ему рот поцелуями. Голая, я пахну по-другому — мускусно, пряно, сексуально. Он пахнет иначе — дымом и чем-то сладковатым. Наверно, жизнью.
— Ты не хочешь раздеться? — голосом подруги интересуюсь я.
Он поднимает руки и стягивает через голову футболку. На секунду его лицо скрывается из виду, но обнажается тело — узкая юная грудь в веснушках, блестящие темные волосы подмышками. Он бросает футболку на пол и снова целует меня. Он пытается не глядя расстегнуть ремень одной рукой, но у него ничего не получается. Тогда он отстраняется и, не сводя с меня глаз, нащупывает молнию и пуговицу. Он снимает штаны и остается в одних трусах. Секунду он мнется в нерешительности — как будто стесняется. Я гляжу на его ноги в белых носочках — он выглядит невинно, словно младенец, — и мне хочется что-нибудь ему подарить.
— Я никогда раньше ни с кем не была, — признаюсь я. — Я никогда не спала с парнем.
Со свечки капает воск.
Он молчит, потом потрясенно качает головой:
— Ух ты, ничего себе!
Я киваю.
— Иди ко мне.
Я прячу лицо у него на плече. Это успокаивает меня, и кажется, что все будет хорошо. Одной рукой он обнимает меня, а другой гладит по спине, по шее. У него теплая ладонь. Два часа назад я даже не знала, как его зовут.
Может, нам не надо заниматься сексом. Мы просто полежим, обнявшись, под одеялом и заснем. Быть может, мы полюбим друг друга. Он найдет средство, которое меня вылечит и я буду жить вечно. Но это не так.
— У тебя есть презервативы? — шепчет он. — А то мои кончились.
Я беру суму подруги и выворачиваю на пол у наших ног. Он находит презерватив, кладет его на тумбочку у кровати и снимает носки. Не торопясь, я расстегиваю лифчик. Ни одни парень никогда не видел меня голой. Он пожирает меня глазами и не знает, с чего начать. Я слышу, как колотится мое сердце. Он с трудом снимает штаны, у него эрекция. Я стягиваю трусики и чувствую, что дрожу. Мы оба голые. Мне вспоминаются Адам и Ева.
— Все будет хорошо, — успокаивает он, берет меня за руку и ведет к кровати, отбрасывает одеяло и мы ложимся. Это лодка. Берлога. Убежище.
— Тебе понравится, — обещает он.
Мы не спеша начинаем целоваться; он медленно водит пальцами по моему телу. Мне нравится, как мы нежны друг с другом, как неторопливы наши движения в мерцании свечи. Но это длится недолго. Его поцелуи становятся настойчивее, язык мечется у меня во рту, словно хочет проникнуть глубже, но не может. Его руки, не останавливаясь ни на минуту, сжимают и гладят меня. Наверно, он что-то ищет? Он повторяет: «Да, да», но, кажется, говорит не со мной. Глаза его закрыты; он прильнул губами к моей груди.
— Посмотри на меня, — прошу я, — мне нужно, чтобы ты на меня посмотрел.
Он приподнимается на локте:
— Что?
— Я не знаю, что делать.
— Все нормально. — Его глаза так потемнели, что я его не узнаю. Как будто он превратился в кого-то другого — теперь он даже не тот едва знакомый парень, что был несколько минут назад. — Все в порядке.
И он снова приникает губами к моей шее, груди, животу, и вот уже мне не видно его лица.
Его руки тоже спускаются вниз, и я не знаю, как ему сказать, чтобы он прекратил. Я отодвигаюсь, но он не перестает. Его пальцы копошатся меж моих ног, и я задыхаюсь от смущения, потому что со мной никто никогда так не делал. Что не так, почему я растерялась? Я-то думала, будто знаю, что делать и как это произойдет. Но у меня ничего не получается, и кажется, что он меня заставляет, хотя ведь я сама должна все уметь и направлять его. Я прижимаюсь к нему, обвиваю руками пояснице и глажу по спине, словно он собака, которая непонятно чего от меня хочет.
Он отстраняется и садится на кровати:
— Тебе хорошо?
Я киваю. Он тянется к тумбочке, на которой оставил презерватив. Я смотрю, как он его надевает. Ловко, ничего не скажешь.
— Ну, давай?
Я снова киваю. Отказаться было бы оскорбительно. Он ложится на кровать, раздвигает мои ноги своими, прижимается, наваливается на меня. Вот-вот почувствую его член в себе и пойму, почему же все так любят секс. Этого-то я и хотела.
За те четыре минуты, что проходят, пока красные цифры 3:15 на его электронных часах не превращаются в 3:19, я успеваю подметить множество мелочей. Я вижу его ботинки, которые валяются у двери. Она закрыта неплотно. На потолке в дальнем углу лежит странная тень, похожая на лицо. Я вспоминаю потного толстяка, который однажды пробежал трусцой по нашей улице. Я думаю о яблоках. Решаю, что прятаться лучше всего под кроватью или лицом в мамины колени. Опираясь на руки, он медленно двигается надо мной. Он зажмурился, отвернулся в сторону. Вот оно. Все по-настоящему. Прямо сейчас. Я занимаюсь сексом.
Когда все заканчивается, я лежу под ним, чувствуя себя растерянной, маленькой и слабой, и мне не хочется говорить. Какое-то время мы не двигаемся, потом он скатывается и всматривается в мое лицо в темноте.
— Что с тобой? — спрашивает он. — Что-то не так?
Я не могу взглянуть ему в лицо, поэтому я придвигаюсь к нему, прижимаюсь, прячусь в его объятиях. Я понимаю, что веду себя как полная идиотка. Я хлюпаю носом, точно младенец, и не могу остановиться. Ужас. Он гладит меня по спину, шепчет мне на ухо «Тс-с-с» и потихоньку высвобождается из моих рук, так что теперь ему видно мое лицо.
— Что случилось? Ты же не будешь говорить, что тебе не хотелось?
Я вытираю глаза краешком одела. Сажусь на кровати, свесив ноги, так что они касаются ковра. Я сижу спиной к нему и, прищурясь, пытаюсь разглядеть свою одежду. Она раскинулась по полу причудливой тенью. В детстве папа частенько катал меня на плечах. Я была такая маленькая, что ему приходилось придерживать меня руками за спину, чтобы я не свалилась; я сидела так высоко, что могла достать до ветки деревьев. Я никогда ему не расскажу об этом. Ему до этого нет дела. Мне кажется, люди не понимаю, что им говорят. Их ничем не проймешь. Я поспешно натягиваю одежду. Красное платье кажется меньше прежнего; я пытаюсь натянуть его на колени. Неужели я и правда отправилась в таком виде в клуб?
Я надеваю туфли, собираю мелочовку подпруги с ковра в сумочку.
— Тебе не обязательно уходить, — произносит он привстав на локте. В мерцании свечи его грудь кажется бледной и слабой.
— Я так хочу.
Он откидывается на подушку. Его рука свисает с кровати; коснувшись пола, пальцы сжимаются. Он медленно качает головой.
Подруга спит внизу на диване вместе с другом. Они лежат, обнявшись, голова к голове. Меня бесит, что она не видит в этом ничего особенного. На ней даже его рубашка. Ряды пуговок наводят на мысли о сахарном домике из детской сказки. Я сажусь около низ на корточки и тереблю ее за руку. Она теплая. Я тормошу ее, пока она не открывает глаза. Прищурившись, она смотрит на меня.
— Эй, — шепчет подруга, — ты уже все?
Я киваю и непонятно почему не могу сдержать ухмылки. Она высвобождается из объятий друга, садится и оглядывает пол:
— Там осталось хоть что-нибудь?
Я протягиваю ей жестянку с травкой, иду на кухню выпить воды. Я полагала, что подруга последует за мной, но она остается в гостиной. Какие могут быть разговоры при ее друге? Я допиваю воду, ставлю стакан на сушилку и возвращаюсь в гостиную. Я сажусь на пол у ног подруги, которая, лизнув папиросную бумагу, склеивает самокрутку и открывает кончик.
— Ну и как оно? — интересуется она.
— Да так.
Меня ослепляет вспышка света сквозь занавески. Видно только, как блестят ее зубы.
— Он тебе понравился?
Я думаю о парне, который лежит в комнате наверху; рука свесилась с кровати на пол.
— Сама не знаю.
Она затягивается, бросает на меня любопытный взгляд, выдыхает дым.
— К этому надо привыкнуть. Мама как-то сказала, что секс — всего лишь три минуты удовольствия. Я подумала: и все? У меня будет не так! И я добилась своего. Если парню дашь понять, что тебе с ним просто офигенно, то все и вправду проходит хорошо.
Я встаю, иду к окну и раздергиваю занавески. Фонари еще горят. Рассветет явно не скоро.
— Ты просто ушла оставив его наверху? — спрашивает подруга.
— Вроде того. — Это не очень красиво. Вернись — и давайте еще разок.
— Не хочу.
— Ну, домой пока тоже нельзя. Я под кайфом.
Она тушит окурок в пепельнице, укладывается рядом со другом и закрывает глаза. Я долго-долго сижу и смотрю на нее, наблюдаю, как при дыхании поднимается и опускается ее грудь. Гирлянда огней на стене бросает отблеск на ковер. Там же, на полу, лежит маленький овальный коврик в сизых морских разводах. Я возвращаюсь на кухню и ставлю чайник. На столе лежит лист бумаги. На нес написано:
«Сыр, масло, фасоль, хлеб». Сидя на табуретке, я добавляю:
«Ирис с шоколадом, шесть шоколадных яиц». Больше всего мне хочется шоколадных яиц — обожаю их есть на Пасху. А до Пасхи еще двести семнадцать дней.
Наверно, нужно смотреть на вещи трезво. Я вычеркивая шоколадный яйца и вписываю
«Шоколадный Санта-Клаус в красной с золотом фольге с колокольчиком на шее». Это, пожалуй, я еще съем. До Рождества сто тринадцать дней.
Я пишу мелкими-мелкими буквами, как если бы я была феей и отвечала на детское письмо. Побаливает запястье. Чайник свистит. На кухне клубится пар.
Комментариев нет:
Отправить комментарий