Я сажусь на кровати и включаю ночник. Ручка есть, но нет бумаги, и я пишу прямо на стене «Я хочу, чтобы на меня лег парень, хочу почувствовать тяжесть его тела». Потом ложусь и смотрю в небо. Оно странного цвета-угольно-красного, словно день истекает кровью.
Пахнет сосисками. По субботам всегда сосиски. А к ним пюре и капуста с луковой подливкой. Потом папа возьмет лотерейный билет, брат выберет числа, они с отцом усядутся перед телевизор с подносами на коленях и поужинают. Потом брат сходит в ванную и ляжет спать, а папа перед сном будет допоздна курить и пить пиво.
Сегодня он уже заходил ко мне. Подошел к окну и раздернул занавески. «Смотри!» — сказал он, когда в комнату хлынул свет. Был день, и было небо, и в нем плыли верхушки деревьев. Его силуэт вырисовывался на фоне окна; папа стоял подбоченившись — этакий Могучий Вождь.
— Чем я могу тебе помочь, если ты все время молчишь? — проговорил он, подошел и присел на край кровати. Я затаила дыхание. Если долго не дышать, в глазах начинает рябить. Папа погладил меня по голове, нежно массируя пальцами кожу.
— Дыши, дочка, — прошептал он.
Вместо этого я схватила с тумбочки шапку и натянула на глаза. Тогда он ушел.
Сейчас он внизу, жарит сосиски. Я слышу, как шипит жир, как булькает в кастрюле подливка. Не знаю, действительно ли все это слышно сверху, но меня уже ничем не удивишь. Я слышу, как брат расстегивает куртку (он ходил в магазин за горчицей). Десять минут назад ему дали денег и велели не разговаривать с незнакомцами. Пока его не было, папа курил на заднем крыльце. Я слышала шорох листьев, падающих на траву у его ног. Наступает осень.
— Повесь куртку и сходи спроси, не нужно ли чего сестре, — говорит папа. — У нас есть черника. Вдруг она захочет.
Брат в кроссовках; когда он прыжками поднимается по лестнице и входит в мою комнату, в его подошвах хлюпает воздух. Я делаю вид, будто сплю, но брата это не смущает. Он наклоняется ко мне и спрашивает:
— Даже если ты со мной никогда больше не будешь разговаривать, мне плевать.
Я раскрываюсь и вижу два его глаза.
— Я так и знал, что ты притворяешься, — ухмыляется брат.
— Папа спрашивает, не хочешь ли ты черники.
— Нет.
— Что ему сказать?
— Скажи, что я хочу слоненка.
Брат смеется.
— Мне будет тебя не хватать, — признается он и уходит, оставив меня лежать на сквозняке с открытой дверью.
Туда, куда мне предстоит отправиться, ничего с собой не возьмешь.
— Что поделываешь? — спрашивает она.
— А что?
— Ты больше не спускаешься вниз?
— Тебе что, звонил мой папа?
— У тебя что-то болит?
— Нет.
Она смеривает меня подозрительным взглядом, потом встает и снимает пальто. На ней короткое красное платье в тон сумочке, которую подруга бросила на пол.
— Ты куда-то собралась? — интересуюсь я. — У тебя свидание?
Она поживает плечами, подходит к окну и выглядывает в сад. Водит пальцем по стеклу. Потом говорит:
— Может, тебе стоит поверить в Бога.
— С чего это?
— Как и всем нам. Всему человечеству.
— Едва ли. Похоже, Бог умер.
Она оборачивается и смотрит на меня. Лицо бледное, как зима. За ее плечом, мигая, по небу летит самолет.
— Что ты там написала на стене? — интересуется она.
Не знаю, зачем я дала ей это прочесть. Наверно, мне хочется, чтобы что-то случилось. Надпись сделана черными чернилами. Под взглядом подруги слова корчатся, как пауки. Подруга перечитывает их несколько раз подряд. Терпеть не могу, когда она так жалостливо на меня смотрит.
— Да уж, это явно не праздник жизни, — тихонько произносит она.
— А я разве говорила, что хочу праздника жизни?
— Мне так казалось.
— Ты ошибалась.
— Я думаю, твой папа ждет, что ты попросишь пони, а не парня.
Как здорово слышать наш смех. Смеяться больно, но мне все равно нравится. Обожаю хохотать над чем-то с подругой, потому что знаю: мы представляем себе одни и те же дурацкие картинки. Стоит ей сказать: «Тогда уж скорее подошла бы племенная ферма», как мы обе заходимся в истерике от смеха.
— Ты плачешь? — спрашивает подруга.
Не знаю. Наверно. Я всхлипываю, как женщины в телевизоре, у которых погибла вся семья. Я подвываю, как зверь, отгрызающий себе лапу. Все наваливается как-то сразу: как будто пальцы мои-лишь кости, а кожа почти прозрачна. Я чувствую, как в левом легком размножаются клетки, наваливаются одна на другую, словно пепел, медленно заполняющий сосуд. Скоро я не смогу дышать.
— Бояться естественно, — говорит подруга.
— Нет.
— А вот и да. Что бы ты ни чувствовала — так и должно быть.
— Представь, что ты постоянно живешь в страхе.
— Запросто.
Но куда ей! Откуда ей знать, как это, если у нее впереди целая жизнь? Я снова прячусь под шапкой, всего на секунду, потому что мне будет не хватать дыхания. И болтовни. И рыб. Люблю рыб. Мне нравится, как они открывают и закрывают рот. Туда, куда мне предстоит отправиться, ничего с собой не возьмешь.
Подруга следит, как я вытираю глаза краешком одеяла.
— Помоги мне, — прошу я.
Она озадаченно глядит на меня:
— В чем?
— Они пока на бумажках. Я перепишу их набело, и ты меня заставишь это сделать.
— Заставлю сделать что? То, что ты написала на душе?
— И не только, но сначала — парень. Подруга, ты тысячу раз занималась сексом, а я даже ни с кем не целовалась.
Подруга задумалась над моими словами. Я вижу, что они запали ей глубоко в душу.
— Не то чтобы тысячу, — наконец произносит она.
— Ну пожалуйста, подруга. Даже если я буду тебя просить, даже если я тебя чем-то обижу, ты меня заставляй. У меня целый список желаний. Наконец она соглашается, и это выходит у нее так непринужденно, словно я попросила почаще меня навещать.
— Правда?
— Ну я же обещала, разве нет?
Интересно, понимает ли она, во что ввязалась?
Я сажусь на кровати и смотрю, как подруга роется в моем шкафу. Наверно, она что-то задумала. И это мне в ней нравится. Но лучше бы ей поторопиться, потому что я начинаю думать о всякой всячине. О морковке. О воздухе. Утках. Грушевых деревьях. Бархате и шелке. Озерах. Мне будет не хватать льда. И дивана. И гостиной. И фокусов брата. И всего белого — молока, снега, лебедей.
Подруга выудила из шкафа платье с запахом, которое папа купил мне месяц назад. Я даже ценник еще не срезала.
— Я надену это платье, — сообщает подруга. — А ты мое. — Она расстегивает пуговицы.
— Мы куда-то пойдем?
— Сегодня субботний вечер. Слышала о таком?
Ну конечно. Разумеется, слышала.
Я не вставала несколько часов. Теперь я испытываю странную легкость и пустоту. Подруга в нижнем белье помогает мне надеть ее красное платье. Оно пахнет ею. Ткань мягкая и липнет к телу.
— Зачем мне его надевать?
— Иногда здорово почувствовать себя кем-то другим.
— Кем-то вроде тебя?
Она задумывается над моими словами.
— А что, — отвечает подруга, — пожалуй, кем-то вроде меня.
Взглянув на себя в зеркало, я замечаю, до чего переменилась: большие глаза, дерзкий вид. Я выгляжу просто потрясающе, так, будто для меня нет ничего невозможного. Даже волосы смотрятся здорово: кажется, будто они сбриты нарочно, а не просто так растут. Мы глядим на себя, стоя бок о бок, а потом подруга уводит меня от зеркала, усаживает на кровать, берет с туалетного столика косметичку и садится рядом со мной. Она выдавливает на палец тональный крем и мажет мне на щеки, а я разглядываю ее. Подруга из-за угрей выглядит немного диковато. А у меня никогда даже прыщика не было. Тут уж кому как повезет.
Она обводит мне губы контуром и закрашивает помадой. Потом достает тушь и велит мне смотреть прямо на нее. Я пытаюсь представить, каково это — быть ею. Я часто так делаю, но до конца вжиться в образ никак не получается. Тут подруга снова тащит меня к зеркалу. Я выгляжу великолепно. Почти как она.
— Куда ты хочешь сходить? — спрашивает она.
Есть куча мест. Какой-нибудь клуб или вечеринка. Мне хочется в большую темную комнату, в которой много народу, и все танцуют, то и дело задевая друг друга. Я хочу услышать тысячу оглушительно громких песен. Я хочу танцевать так быстро, чтобы мои волосы отрасли до пят. Я хочу оглушительно громко кричать, перекрывая уханье басов. Я хочу, чтобы меня бросила в жар и я грызла бы лед.
— Пошли куда-нибудь потанцуем, — предлагаю я. — Найдем каких-нибудь парней и займемся с ними сексом.
Из гостиной выходит папа и поднимает по ступенькам. Он делает вид, будто шел в туалет, и притворяется, что не ожидал нас увидеть.
— Ты встала! — восклицает он. — Чудо! — Папа сдержанно, явно завидуя, кивает подруге в знак благодарности. — Как тебе это удалось?
Потупившись, подруга улыбается:
— Просто ее надо было немножко растормошить.
— И чем же ты ее расшевелила?
Выпятив бедро, я поясняю, глядя отцу прямо в глаза:
— Мы с подругой идем танцевать стриптиз.
— Смешно, — отвечает он.
— Нет, правда.
Он качает головой и поглаживает живот. Мне его жалко, потому что он не знает, что делать.
— Ладно, — говорю я. — Мы идем в клуб.
Папа смотрит на часы, как будто это ему что-то даст.
— Я за ней присмотрю, — обещает подруга так мило и невинно, что я ей почти верю.
— Нет, — возражает отец. — Ей нужен отдых. В клубе накурено и шумно.
— Если ей нужен отдых, зачем вы мне тогда звонили?
— Я хотел, чтобы ты с ней поговорила, а не уводила с собой.
— Не беспокойтесь, — смеется подруга, — Я ее верну.
Я чувствую, как все мое оживление куда-то испаряется, потому что знаю: папа прав. Сходив в клуб, я буду неделю спать. Если я переутомлюсь, потом непременно буду за это расплачиваться.
— Ладно, — говорю я. — Какая разница.
Подруга хватает меня за руку и тащит за собой по лестнице.
— Мама дала мне машину, — сообщает она. — к трем часам я привезу вашу дочь домой.
Папа не соглашается: три часа — это поздно; он просит подругу привезти меня домой к полуночи. Он повторяет это несколько раз, пока подруга достает из шкафа в прихожей мое пальто. Мы выходим из дома; я кричу «Пока!», но папа не отвечает. Подруга закрывает за нами дверь.
— Может, и правда к полуночи? — спрашиваю я у подруги.
Она поворачивается ко мне:
— Послушай, если уж ты собралась как следует оттянуться, учись нарушать правила.
— Почему бы нам не вернуться к полуночи? Папа будет волноваться.
— Ну и пусть, какая нам разница? Уж кому-кому, а тебе точно не придется отвечать.
Никогда не задумывалась об этом.
Комментариев нет:
Отправить комментарий